Я не знаю, читал ли когда-нибудь Лев Толстой «Гордость и предубеждение» или нет. Если да, то я представляю, как он с треском захлопывает книгу, бросается через всю комнату и кричит: «Нет! Так не бывает! Холодно, а потом они умирают!» Затем он топнул сапогом по замерзшей русской земле, и из нее выскочила взрослая Анна Каренина. Вместо английской «комедии нравов» у нас русская «трагедия нравов».
Если еще не ясно, я мало что знаю о русской литературе XIX века. Предисловие к изданию «Анны Карениной», которое я сейчас читаю (версия «Барнс и Ноубл Классик» - если вы не знакомы с этой серией книг, то те, с которыми я сталкивался, были одинаково превосходны) говорит мне, что на самом деле t любые сопоставимые предшественники толстовского романа о семье, прелюбодеянии, религии, классе, философии и т. д. и т. д. Пушкин и Гоголь дали литературную основу (конечно, среди прочих), но в «Анне Карениной» Толстой проложил путь, по которому пойдут более поздние писатели. Даже смерть Анны нашла бы отклик в таких книгах, как «Доктор Живаго» (где я нахожусь на гораздо более знакомой почве - и если вы один из многих людей, которые никогда не посещали уроки советской литературы Павла Сигалова, мне вас жаль…).
И это сказало: спойлер! Хотя я не чувствую себя слишком плохо из-за того, что выдаю концовку романа, которому почти 150 лет. Анна умирает в конце. Или, по крайней мере, Анна умирает в оригинальном конце книги. Вскоре после отправки последней главы («Анна Каренина» была опубликована как сериал - опять же, отголоски английской литры), Толстой решил, что хочет закончить историю Левина, другого главного героя книги, опытом обращения Левина. Или, по крайней мере, его религиозный опыт, каким бы он ни был.
Как новичок в Толстом, я не уверен, что я лучший человек, чтобы интерпретировать книгу. Конечно, на первый взгляд это история супружеской неверности, где главная героиня бросает свою семью ради любовника (Вронского) только для того, чтобы медленно сходить с ума по мере того, как между ними нарастает холодность. (А может быть, ее сумасшествие было вызвано сифилисом? Я не совсем понимаю, как это прочесть…) Левин же (очевидно, дублер самого Толстого) оставляет позади наивные и поверхностные представления о мире и находит удовлетворение в семья, работа и Бог. Роман рассказывает о различных способах самореализации и роли общества (особенно богатого, благородного общества) в этом стремлении. Наша культура сдерживает и разрушает нас, когда мы пытаемся действовать самостоятельно (Анна)? Или это, при правильном балансе, фасилитатор хорошей жизни для индивидуума (Левин)?
Или, может быть, это больше теологический роман. Может быть, Анна - это тип Евы, соблазнившей себя от хорошей жизни, которой она наслаждалась, и, в свою очередь, соблазняющей других (один раз, когда Анна встречает Левина, нам говорят, что она взяла за привычку пытаться влюбить в себя молодых мужчин) - хотя и без всякого намерения довести до конца свои привязанности). Она прошла путь от семейного реставратора в начале книги (она примиряет свою сестру с неверным зятем) до попытки разлучить семьи (Левин молодожен, когда встречает Анну). Анна умирает в логическом завершении пройденного ею пути: бросив даже человека, ради которого она бросила свою семью, наедине со своим безумием она оказывается раздавлена поездом.
Левин, напротив, обретает семью и возвращается на ферму своих предков, где проходит духовную борьбу. Прочитав великие философские труды и не найдя ничего удовлетворительного, его терзают мысли о самоубийстве. Только когда он разговаривает с крестьянином и видит его простую веру, он понимает, что искал то, что его окружает. То, что он видит в мире, то, что он знает в своем сердце, и то, чему учит церковь, не противоречат друг другу, а на самом деле являются гармоничными аспектами одной и той же реальности:
«Лежа на спине, он [Левин] глядел теперь вверх, в высокое безоблачное небо.-- Разве я не знаю, что это бесконечное пространство, а не круглая арка? Но, как я ни щурю глаза и ни напрягаю зрение, я не могу видеть его не круглым и не ограниченным, и, несмотря на мое знание о бесконечном пространстве, я бесспорно прав, когда вижу сплошной голубой купол, и более прав, чем когда Я напрягаю глаза, чтобы увидеть дальше.
Левин перестал думать и только как бы прислушивался к таинственным голосам, которые как бы весело и серьезно говорили внутри него.
«Неужели это вера?» - подумал он, боясь поверить в свое счастье. - Боже мой, благодарю тебя! - сказал он, сдерживая рыдания и обеими руками смахивая слезы, наполнившие его глаза. (738-739)
Это не великая теология (и я подозреваю, что есть причина, по которой я слышал, что Достоевский обращался к своим религиозным мыслям больше, чем Толстой), и игнорирует даже основную истину искупления. И все же это хорошее выражение одного аспекта христианства. Мы знаем, что мир более сложен, чем то, что мы наблюдаем, но также и то, что сложность, о которой мы знаем, не отрицает физическую реальность, которую мы видим. Мы должны видеть небо, знать, что за ним есть нечто большее, и признать реальность того и другого в гармонии.
Все это говорит о том, что это интересная и стоящая книга - и мой воображаемый Толстой прав, она определенно лучше «Гордости и предубеждения».